So never look behind you, spooky people bring you down
The world is ending there's a party by the bay.
Каждый дайме — символ своей эпохи. И то, как разбиваются на осколки года, часы, минуты за его спиной, направляет Какурезато путеводной звездой. Порой наступают времена смут, где всякий шиноби замирает в молчании, скорбя над погребальными ямами, одними за другими. Порой слышен надрывистый вопль, буквально прорезающий стены дождей. Позже, переходящий в сотни отголосков. И лишь когда лица, измазанные кровью, но до чего счастливые, взывают к ясным небесам, одержавшие победу — по-настоящему чувствуется эпоха дайме. Её вкус пропитан чем-то приторным, вязко стекающим по изрезанным шрамами губам. И жизнь, кажется, только начинается.
— Мизукаге-доно, — гонец смиренно припал на одно колено, склонив голову, — вы изъявили желание видеть меня.
Кабинет разгораживала фусума с пестреющим изображением сакуры. Едва прозрачная, она позволяла разглядеть лишь силуэты двух людей. Один, голос которого прозвучал дрожью, имел короткие волосы и был одет в форму, привычную джонину Киригакуре но Сато. Второй человек, восседающий в позе лотоса напротив, поднялся. Белоснежные фурисодэ дрогнули — он занёс руку над гонцом.
— Письмо, которое было подписано мной лично и отдано вам, дабы немедленно доставить на север границы, не дошло, — Третий Мизукаге говорил беспристрастно, подобно судье, выносящему приговор. Способов проверить работу было великое множество и гонец знал это. Он знал.
— Мизукаге-доно, — адамово яблоко покатилось вверх-вниз, — меня перехватила группа вражеских шиноби на скалистом перевале.
— Нодати в их руках живых не оставляют, — Мизукаге опустил ладонь на голову гонца, перебирая пальцами сухие волосы.
— Мизукаге-доно, — глаза раскрылись шире от нахлынувшего страха. Ведь он прекрасно знал, что случается в этой комнате с предателями.
— Каждый несёт свою службу настолько искренне, насколько способен, — Сандайме смотрел вперёд, на цветущую сакуру. Вечно цветущую. Ему не обязательно заглядывать в зеркало души — глаза, чтобы различить ложь.
— Я с вами искренен, Мизукаге-доно, — гонец вновь нервно сглотнул, не в силах совладать с собой. Дайме его сильно волновал. — Я спасся благодаря остаткам чакры, используя Шуншин.
Мизукаге крепче сжал чёрный клок волос гонца, другой рукой касаясь наторелой рукояти вакидзаси, закрепленного в ножнах слева на бедре.
— Большего, чем верность, от вас я не требовал, — Сандайме слышал ложь, очерняющую искривлённые страхом уста подчинённого. Его речь мерно опускалась камнями в тихий омут колодца-комнаты. Она была похожа на звук рушившихся небес. Шиноби, присутствующие ранее при разоблачении предателя, называли между собой такую речь Мизукаге «в один конец». Она всегда вела к понятному исходу. Никаких компромиссов он не делал. Никаких сожалений.
— Мизукаге-доно, я бы не посмел! — чуть ли не на вопль срывался гонец, ощущая как тонкие пальцы Мизукаге-доно оттягивают за волосы его голову на себя.
Сандайме сверху вниз смотрел на ничтожного предателя. Большой палец уже оказался у гарды клинка, готовый произвести стальной щёлчок. Но тень за фусумой вдруг шелохнулась. Невысокая, едва заметная среди ручьёв и каменных глыб, расписанных на тонкой бумаге, она тотчас замерла, как бы сливаясь со стволом сакуры.
— Подслушивать — не дело для будущего дайме, — Мизукаге ослабил хватку, позволяя гонцу подняться с колен.
— Прости, нии-сан, — фусума раздвинулась и в проходе показался двенадцатилетний мальчонка, виновато потупивший взгляд.
Сандайме был зачастую благосклонен к брату и прощал ему подобные выходки. Ведь от вины мальца в них было немногое, лишь детская непосредственность и любопытство. Основное припадало на упущение надзирателей. С ними Мизукаге обращался крайне строго, порой наказание оставляло подобающие рубцы.
— Просто запомни: подслушивают и подглядывают наглецы, — Сандайме обратил укоризненный взор на брата и степенно прошёл к нему. Лучи солнца скользили по длинным прядям чёрных волос, ниспадающих с плеч.
Мальчонка был хорошеньким, опрятным, облачённым в тренировочное серое кимоно. За спиной он припрятал боккэн, час назад лихо отражающий удары сенсея.
— Да, нии-сан, — слова брата он считал законом, который иногда, совсем-совсем редко, можно было разок и перешагнуть. Кроме вразумляющих бесед ему ведь ничто не грозило.
— Раз уж я вижу тебя сейчас, то обязан попросить, быть может, в последний раз, — Мизукаге стал на одно колено и опустил ладони на плечи мальчика. — Больше не отходи от учителей без их ведома.
— Что значит в последний раз?.. — он недоуменно склонил голову, как бы считая эту фразу важнейшей из всего контекста.
— С рассветом следующего дня мне придётся покинуть деревню, — Сандайме невесело улыбнулся краешком губ, — а ты останешься, дабы в будущем занять моё место.
— К-как уходишь? На совсем? Куда уходишь? Нии-сан! — мальчонка начал хлюпать носом, понимая, что совсем не хочет знать ответы.
Мизукаге лишь заботливо прижал его к широкой груди. Впервые. С отчаянием и болью в душе он видел плач брата, но ради жизни, которая теплилась в оном, Третий был обязан идти на жертву. Войска феодала надвигались под алеющими знамёнами всепоглощающим ураганом к заранее обговоренному месту схватки. Он это видел сегодня во сне и готовился встретить явью.
Сандайме наказал одному из джонинов увести брата в покои резиденции, закрыть глаза на слёзы, эти кислотные ливни, прожигающие всё нутро. Ливни, которые льют как на святых, так и на грешных. Теперь он вновь остался наедине с гонцом. Под солнечными бликами сверкнуло сталью лезвие вакидзаси — рдеющая полоса крови оставила след вечерней зари над сакурой, той вечно цветущей, украшающей фусуму. Голова гонца, запечатлевшая искажённую гримасу, опустилась подле массивного стола, к которому мерно последовал Мизукаге. Шиноби, вошедший в кабинет, убрал тело и одержал срочный указ привести Теруми Мей.
Отредактировано Sandaime Mizukage (21st May 2015 11:35:33)