а ты лежишь в золотой маске на облаках,
и твои руки уже не согреют меня, как раньше ©

Не хотелось говорить об этом, чувствовать в груди тяжесть, давящую, лишающую воздуха, не хотелось даже воспринимать это как часть реальности. Занавешены все окна, и мир становился черным, подобно бездне, в которую медленно катился рассудок.
Изуна стоял как вкопанный. Смотрел на свои руки, на линии, которые плыли перед глазами, и отказывался видеть. Утратить веру в происходящее было его единственным желанием.
Казалось бы, ему давно стоило привыкнуть: его братья, его ближайшие родственники опускались глубоко под землю, и все, кто окружал зияющую пустотой яму, сжимали кулаки и сдерживали слезы, на которые ни у кого из них не было права.
Изуна же, напротив, отвыкал. От взволнованных взглядов черных глаз, от ласковых поглаживаний по плечу, от крепкого порой словца в момент, когда она отчитывала отца или кого-либо из сыновей.
«Забудь все это», - Учиха прикрыл глаза, крепко сжимая зубы и кулаки. Это было нечестно, это было невозможно, это было больнее всего, что может испытать человек. И в этот самый момент ему просто необходимо стать особенно сильным. Но, вместо того, чтобы гордиться собственной выдержкой, Изуна думал про себя: «Глупый неблагодарный ублюдок»
За то, что допустил саму мысль о том, что о ней можно забыть. После того, как он всматривался в ее красивое, спокойное лицо и видел в нем собственное. Как гладил ее длинные черные волосы, ее холодную, белую, словно мел, кожу. Как едва смог подняться на ноги, чтобы оторваться от нее.
Как ненависть отравляла его душу сильнее скорби.
Отец находился в соседней комнате, за тонкой стеной, где тишина страшной пеленой заслоняла его ровное дыхание. Даже звон в ушах от этой тишины казался зловещим, неправильным, он исчезал с каждым пережитым мгновением. Мадо забирала, впитывала в себя все существующие на свете звуки, ее красивый, мелодичный голос больше не разносился властными нотами по лагерю, и клан погрузился в полное олицетворение мрака.
Изуна двигался в комнату, где сидел отец, как в бреду. Если бы ему сказали, что это всего лишь сон, жестокий ночной кошмар, он бы с радостью поверил. Но даже само понятие радости стало недосягаемым, а единственное желание, которое он испытывал – это отправиться убивать следом за ней. Слепо, безрассудно, на собственную погибель.
Когда Таджима показался наконец его взору, Изуна растерялся. Почувствовал себя маленьким ребенком, будто бы виноватым во всем случившимся. Он не знал, что говорить, не знал, что делать, и стоило ли вообще приходить, вместо того, чтобы оставить отца наедине с поглотившей весь мир скорбью. Младший сын главы клана медленно, почти беззвучно, опустился рядом, стараясь не смотреть в лицо, чтобы не увидеть в нем лишнего. Но что тогда он предполагал увидеть? Проявление слабости или ее отсутствие? И что на самом деле могло быть худшим вариантом?
- Я уничтожу их всех, - собственный голос донесся из глубин сознания, но Изуна не нашел ничего приемлемее этих ребяческих слов. Его голова была опущена, ладони, слегка подрагивая, упирались в колени, а длинные волосы были спутаны и безобразно лезли в лицо.
Учиха разговаривал с ней накануне, они полночи напролет вспоминали брата, тогда почему он не смог удержать ее, не смог предвидеть надвигающейся трагедии? О чем он думал?
Ему так хотелось произнести сдавленное «Прости», но лишь его плечи опустились под натиском невидимого груза.